Ivan Budist
Жанр: символизм, драма
О странной любви
Поршневые дозирующие насосы – довольно старинный вид оборудования, использующийся на территории России в химическом производстве. Рабочим органом поршневого дозировочного насоса является поршень из нержавеющей стали, который приводится в движение электродвигателем через редуктор с кулачковым механизмом. При возвратно-поступательном движении поршня в цилиндре, снабженном клапанами на линиях засоса и нагнетания, происходит попеременное засасывание раствора в цилиндр и его последующее вытеснение в напорный трубопровод. Производительность таких насосов-дозаторов регулируется ходом поршня в относительно небольших пределах. Давление и производительность насоса-дозатора определяются мощностью электропривода и размерами поршневой группы. Производительность может составлять сотни литров в час, а давление – сотни атмосфер.
Шилоклювка (лат. recurvirostra avosetta) – крупный черно-белый кулик с изогнутым вверх клювом из семейства шилоклювковых, распространённый на пологих берегах водоёмов с солёной или солоноватой водой в Евразии и Африке. В России гнездится в Предкавказье, в Прикаспийской низменности и на юге Сибири в степной зоне Минусинской котловины. Внешне шилоклювка похожа на чайку, однако она гораздо крупнее: длина птицы может достигать сорока с лишним сантиметров. Шилоклювки моногамны, селятся группами в пару десятков особей. Питаются мелкими насекомыми (жуками или жужелицами), а также небольшими рыбками.
И, казалось бы, что после прочитанного может казаться общим у этих двух персон? А? Вы не поверите. Вы не поверите, но этим общим может быть только любовь!
«...Как зовут эту гайку? Эту гайку у окна? Ей... Нет, нет! Слишком это по-человечески, не так должно это звучать, совсем не так. Гайка счастлива, ведь она накручена вот на этот болт. А он? Он скрепляет собой несущую конструкцию, на которой держится весь верхний этаж. Что на нём? Реакторы установлены здесь, рядышком. Я слышал, что на нижнем этаже они продолжаются, и там, с них сливают лак, который идёт на фильтрацию. Это просто. Ради него я существую, в нём я вижу смысл всего бытия. Но что же там, на верхнем этаже?
Вон те мешки с пентаэритритом, которые навалены кучей... их доставили снизу. Не сверху! Они молчаливы и сухи, они не любят говорить. Возможно, они даже и не думают никогда... Но их предназначение не менее важно для общего дела, чем моё, ведь я – лишь инструмент, устройство, а они – часть будущего лака! Тягучего, густого лака!
Эх, мешки вы мои мешочки! Такие твёрдые, такие тяжёлые! Вы молоды, вы скоро станете им! Вас аккуратно возьмут, разрежут, высыплют ваше содержимое в реактор. Произнесут мантры. Да, да, я часто слышу эти мантры. Люди повторяют их всегда по-разному, но слова одни и те же, я их хорошо запомнил. Мне нравится их эмоциональный настрой в этот момент, они всегда собираются с силами и произносят мантры громко, чётко. Это приятно слушать. Мне не суждено произносить мантр, но я могу гудеть, этот звук зависит от давления, от температуры, от вещества, который проходит по моим внутренностям.
Если бы я мог говорить, я бы обязательно рассказал, о чём думают болты и гайки, цилиндр и поршень, о чём гудит электродвигатель, что скрывается в глубине каждой его медной проволочки. Это особенный, утончённый механизм. Электричество! Я живу им, оно заставляет поршень двигаться, а вещество – проходить по трубопроводу. Сталь – моя плоть, пар – моя кровь, электрический ток – мои нервы! Я функционирую, значит, я живу!»
В цеху, где всегда висел тяжёлый запах канифоли, у грязного и пыльного окна, подсоединённый к общему контуру, стоял старый насос-дозатор, установленный здесь невесть когда. Говорили, что он, фактически, сверстник завода, и находится тут с самого его основания. Он помнил ещё те времена, когда комсомольцы работали здесь из чистого энтузиазма, когда каждому бесплатно выдавали молоко, а пожароопасную динитроцеллюлозу перевозили в мешках на лошадиных повозках. Это были времена становления индустрии.
Насос работал хорошо. Несмотря на сильные нагрузки, он справлялся со своей нормой, исправно перекачивая сырьё для будущего лака. Жизнь его текла монотонно, но ему нравилось своё предназначение. Он слышал разговоры технологов и понимал, что его функция – часть великого и сплочённого огромного механизма, который производит великие и полезные вещи.
Но чего-то ему не хватало. Он часто думал о комплементарности. Часами разглядывал болты с гайками, видя в них совершенство. Когда одно идеально подходит к другому. Они были его кумирами, представлялись ему абсолютно счастливыми. И где-то глубоко внутри одинокий насос-дозатор мечтал о ком-то таком, кто стал бы его второй частью, кто слился бы с ним так же как сливаются эти гайки и болты...
Конечно, были трубы! Много труб. С каждой из них он разговаривал на своём языке давления и вибрации, они кокетливо отвечали, заигрывали с ним, откровенно гудели и даже вибрировали в такт поршню. Но всё это было не то. Не хватало чего-то главного, чего-то таинственного.
Да! Именно таинство – вот, о чём мечтал старый насос! Таинство! Наподобие того, что происходит там, в священном чреве реактора. Там, где сливаются в милостивой поликонденсации две комплементарности: двухосновные спирты и двухосновные кислоты, творя прекрасный полиэфир, который после смешения с растворителем станет лаком, чистым и непорочным!
Конечно, трубы не могли дать ему того, о чём он мечтал. Каждый акт дозирования заканчивался, да, непередаваемым удовольствием, но оно быстро проходило, и насос снова и снова глядел своими датчиками в мутное грязное окно этажа на кирпичную стену в надежде на некое чудо.
Эта стена всегда оставалась одинаковой и не важно, падал ли снег, лился ли дождь, окутывал ли её туман или колыхались ли её очертания в расплавленном воздухе под лучами палящего солнца....
И в тот величайший из всех дней она выглядела также. Стояло погожее летнее утро. Смена ещё не началась, насос отдыхал. Он как обычно смотрел в окно на стену, как вдруг кто-то невероятно красивый, взмахнув крыльями, опустился на её красно-коричневый кирпич.
Кто это?! От удивления насос едва не сорвал выпускной клапан, настолько увиденное потрясло его.
Это была птичка-шилоклювка, обычный кулик, каким-то чудом оказавшийся в здешних краях. Насос никогда раньше не видел ничего подобного, он и не представлял, что в окружающем мире сыпучих, жидких, газообразных веществ может встречаться такая гармоничная красота! Он почувствовал, что внутри него начинают закипать остатки глицерина. Электромотор вздрагивал, готовый вот-вот включиться, а трубы принялись о чём-то шушукаться.
Но самое поразительное ждало его впереди. Изящно вытянув шейку, чуть-чуть приоткрыв тонкий изогнутый клюв, птица медленно повернула свою голову в его сторону. Затем по-птичьи наклонила её вбок, и их взгляды встретились!
Насос не выдержал такого напряжения. Он включился на полную мощность, хотя вещества в контуре сейчас не было. Он знал, что работать в холостую – смертельно опасно, можно повредить внутренние механизмы и сжечь электродвигатель. Но сейчас ему было всё равно. Он просто хотел, чтобы эта красавица, эта царица обратила на него внимание, чтобы она не осталась равнодушной к его счастью!
И птичка заметила это. Она сперва удивлённо смотрела на вибрирующий за грязным окном механизм, но затем всё больше и больше всматривалась и замечала его отдельные детали: трубы, провода, датчики, вентили, крепёжные механизмы, моторное отделение... Всё это было ей в новинку и оттого манило и притягивало. Шилоклювка расправила свои крылья и снова выгнула шею. Её клюв открывался и закрывался, что говорило о её возбуждение. Насос был вне себя от счастья.
В цех вбежали люди. Они стали один за другим произносить свои мантры, суетиться, бегать от одного рубильника к другому. Они не понимали, что только что свершилось великое таинство, быть может, самое важное из всех, происходивших в этом цеху.
Один из них, наконец, перекрыл какой-то вентиль и насос почувствовал, что задыхается. Впрочем, ему было уже всё равно. Накал страсти спал, и он, полностью опустошённый, остановился. Он пребывал в блаженстве, глядя на прекрасную птицу, танцующую для него за окном.
С того дня жизнь насоса-дозатора резко изменилась. Каждое утро он ждал появление птички, и каждый раз она прилетала и садилась на стену. Она танцевала для него свои птичьи танцы, знакомя его с новым, доселе неведомым миром. В этих птичьих движениях он открыл для себя и шум прибоя, приносящий водную крошку, от которой внутри клюва чувствовался солёный вкус. И шелест листвы высоких сибирских сосен, где в сплетеньях ветвей стоит глубокий и душистый запах, так похожий на его родную канифоль. И лучи закатного солнца на скалах, вздымающихся ввысь, над которыми кружатся кулики, наполняя округу своим пением. Проклятое окно! Как жаль, что оно не позволяло слышать пение птицы! Как жаль, что не было возможности его разрушить!
Но птичка догадалась. Она поняла, что её хотят не только видеть, но и слышать. В один прекрасный день, когда люди ушли из цеха, она решилась разрушить последнюю преграду между ней и своим новым железным другом, столь необычным и непохожим на всё то, что она когда-либо видела. Шилоклювка спустилась на землю и схватила лапами кусок кирпича. Ей было тяжело. Перепончатым коготкам не сразу удалось удержать тяжёлую ношу. Лишь с третьей попытки она, отчаянно взмахивая крыльями, сумела подняться, держа в лапках своё оружие. Она вглядывалась в муть окна, примеряясь для броска. Насос внимательно следил за ней. Он изо всех сил моргал всеми своими датчиками, показывая направление. И птичка, наконец, решилась. Занеся лапки назад, она выгнулась всем телом и швырнула кирпич в окно. Раздался звон. Мутное, грязное стекло одной из секций рамы раскрошилось и осыпалось вниз, звуча сейчас самой сладкой музыкой, какую только мог себе представить насос. А птичка пела под этот аккомпанемент, пела для него! Это был ещё один поистине великий, незабываемый день!
Время летело. Лето потихоньку сменялось осенью. Никто из людей почему-то не замечал дырки в окне, и влюблённые могли теперь часами разговаривать друг с другом. Гудение и шум с одной стороны, трель и курлыканье – с другой. Но они понимали друг друга, как никто другой. Теперь многое стало ясно для насоса. Оказалось, что шилоклювка больна. Она родилась маленькой, гораздо меньше своих сородичей. Именно поэтому ей не нашлось места в общей стае, и она решила странствовать, пока не встретит своего счастья вне зоны обитания вида. И вот она нашла его. Здесь, в окрестностях старого города, на территории этого завода. Многое рассказал ей и насос. Он поведал ей о реакциях, протекающих в реакторах, о людях с их загадочными мантрами, о своей важной работе, о фильтрах Кюно, о растворителях...
Казалось, счастье наступило для них навсегда. И ничто не способно было разрушить его.
Но однажды случилась беда. Как обычно, осенним утром, шилоклювка прилетела и увидела, что окно более не прозрачно. Кто-то из людей, видимо, наконец-то обнаружил дыру и забил его фанерой. Насос в отчаянии смотрел сквозь дырки в фанере на свою возлюбленную, но был бессилен что-то изменить. Птичка старалась разглядеть его сквозь щели, но ей со стены это давалось непросто. Насос думал, как же привлечь её внимание, как сообщить ей, что он тут, видит её, как вдруг! На стене мелькнула чья-то тень. Насос вгляделся повнимательнее. Тень мелькнула ещё раз. Сверкнула пара зелёных глаз. Это была кошка! Огромная рыжая кошка, которая кралась по стене. Но куда она кралась? Догадка ошпарила насос так, как будто через него прогоняли кипящий олеум. Кошка! И цель её – моя птица! Нет! Этого нельзя допустить! Ты слышишь меня?! Слышишь?! Птица!!!
Но шилоклювка ни о чём не подозревала. Она поворачивала свою голову и так, и эдак, пытаясь рассмотреть со стены хоть одну щель, хоть одну трещинку в этой проклятой фанере. Всё её внимание было обращено на фанерный лист, и она не замечала крадущегося в трёх метрах от неё голодного хищника.
Насос пришёл в полное отчаяние. Но, собрав все свои силы, он отбросил его, ощущая только холодный и трезвый расчёт. В нём начала закипать ярость. Ярость от бессилия, от этих проклятых болтов, которыми он был привинчен к полу. От несправедливости. И тогда он решился на последний шаг. Невероятным усилием воли он перекрыл все клапана и завёл двигатель на полную мощность. Поршень, будто бешенный, принялся нагнетать внутрь цилиндра воздух. Датчики давления жалобно застонали, но насос вырвал их из себя, и они разлетелись вокруг осколками. Он знал, что делал. И этот последний роковой акт дозирования он посвящал своей любимой.
Давление достигло критической отметки. Насос ещё держался, хотя с него уже начали слетать разорванные расширившимися трубами гайки. Затрещали крепёжные механизмы. Зазвенела сталь обшивки, треснула плитка на полу. И последнее, что видел в своей жизни насос – это прекрасный чёрно-белый образ, будто картина великого художника, глядящий на него своей наклонённой головкой с этим божественным изогнутым клювом...
Фанерный лист разорвался, прошитый насквозь осколками стали. Остатки оконной рамы с треском и звоном рухнули вниз. Шилоклювка взметнулась вверх, и в этот момент под ней молнией пронесся зверь, хватая лапами воздух, срываясь и падая со стены, вместе с ошмётками окна.
Из развороченного провала в стене донёсся прощальный гул, тот самый, который она так любила слушать...
Прошло несколько дней. Люди вставили новое окно, цех работал, как и прежде. А на месте насоса остался лишь развороченный пол и торчащие заваренные трубы.
Шилоклювка продолжала прилетать. Она садилась на стену и пела свою прощальную песню. Она сочинила её совсем недавно, но из слушателей у неё было лишь безразличное окно. Так проходили дни. Наступили холода. Птичка мёрзла, её лапы болели от холодной стены, перепонки растрескались, из ран сочилась жидкость... Перья стали ломкими и свалявшимися, клюв скривился, и уродливо сгибался набок. Шилоклювка понимала, что она заболела. И что эту зиму ей уже не пережить. Тоска по насосу и отчаяние от того, что его больше не соберут заново, уничтожали её. И тогда она решилась на свой последний шаг.
Набрав в лёгкие как можно больше воздуха, шилоклювка взмыла ввысь. Она понеслась навстречу обжигающему холодному ветру, туда, высоко-высоко, где рождаются мечты и где живут легенды. Туда, откуда идёт дождь и снег. Туда, где сверкают молнии и горят звёзды. В бесконечную голубую даль. Она поднималась всё выше и выше, без устали махая крыльями, сжигая последние калории, швыряя в топку своего мужества последние силы. Воздух делался всё холоднее, дышать становилось всё трудней. В какой-то момент ей показалось, что она больше не может набирать высоту, настолько разряжённой казалась ей атмосфера. Далеко внизу виднелось пятно завода. Птичка понимала, что это ещё не конец, это ещё не дверь в вечный мир снов. Она сделал ещё взмах. И ещё. И ещё один. Её сердце, отсчитывающее бешеный ритм, содрогнулось... содрогнулось ещё раз... и ещё... и остановилось.
Застыв на секунду в невесомости, птичка-шилоклювка увидела своего возлюбленного, улыбнулась... И камнем рухнула вниз.