Уныние

Московский вальс 2010-го

Закружатся листья осенние,
возрадуя взоры царя,
и капли, как слёзки смиренные,
падут на брусчатку Кремля.

 

Отрада и гром справедливости
заглушат клаксоны колец,
и волей державной ретивости
сорвут вместе с кепкой венец.

 

И тысяча шредеров страстных
вгрызутся в бумажную плоть,
а смерды во блогах цветастых
возьмутся рубить и колоть.

 

Дни города, стройки, дороги
вздохнут и помашут платком.
И новые властные ноги
освоят пустующий дом.

2010

Политический диспут при открытом портале

2017

Два либерала и один из бывших
сошлись в суровом споре против лишних,
и каждый, принимавший в нём участие,
уверен был в своём формате счастья.

 

Нам ни к чему правительство изгоев,
даешь свободу воли и труда!
Не сделает честь миру никогда
колосс прогнивший западных устоев!

 

Подумаешь, испачкал кровью руки, –
сказал фашист, застёгивая брюки, –
весной не рад ты солнцу, коль у власти
стоит пройдоха и заложник страсти.

 

На что патриотичный бывший красный
счёл должным возразить, мол, путь опасный,
либерализм свободе более прельстив,
чем грозных маршей громовой мотив.

 

    Но вот сквозь толщи световые лет
        к ним гость пришел.
            Кто знает?
                Может, он найдет какой ответ?

 

Открыл портал неведомый посланец
и стал свидетелем подобной болтовни.
Он молод был, возможно, иностранец,
но все ж заметил: Счастье впереди!

 

Там, где при свете всех начал науки
к Вселенной сердцу простирают руки
отважные мыслители, творцы — 
за технократию научную борцы.

 

Им дела нет до ваших либералов,
коричневых и красных маргиналов,
самодержавной патриотов лжи...
Политика — для мёртвых, мир — живым!

 

Вы все — продукты самостийной порчи,
пустой налёт на атомном ядре.
Вас смоет плазма в чёрной той дыре,
протонам пожелав спокойной ночи.

 

    Повисла гробовая тишина,
        и целый миг
            молчанье...
                Вдруг — гигантская встаёт волна!

 

Рассыпались все степенные башни,
разрушился законов бастион,
раздался громкий и протяжный стон
нелепых мыслей средь бесплодной пашни.

 

Сломалось что-то, кто-то встал с колен,
а кто-то выстрелить сумел себе в затылок...
Хоть был посланец шаловлив и пылок,
рванул назад, сквозь темноту и тлен.

 

Застыло время, опустилась тень,
закончился вселенский вечный день;
упал фашист, не стало либералов,
сник патриот, погасли все порталы...

 

А где-то далеко в мирской глуши
родился новый свет и новый путь,
воспрянул гордо, раскрывая грудь,
где сплав светился сердца и души.

 

    Кто знает, вдруг сие начало вновь
        на грабли те
            наступит...
                Пусть! Лихим шлепком — и прямо в бровь!

А я!

2018

У меня одиннадцать годовых!

А мой банк у людей крутых!

А я вчера взял по сотне, дешевле нет!

А мне контора оплатит дорогой билет!

А мне поручили выгодную миссию!

А у меня зато без комиссии,

акция, знаете ли, все со скидкою!

А у меня палисадник с калиткою!

А я знаком с целым депутатом!

А я сорок раз делаю узким хватом!

А я взял в кредит и душа не болит!

А со мной знаете, кто спит?..

 

Уже вечерело, мужики устали.

Выпили по последней,

да и во мраке седого квартала

пропали...

Новый пищевой порядок

2015

Пёсик вертлявый огрызок поел,
лапу задрал и наверх посмотрел:
It's supermarket, all right and go on!
Был он не наш... Да и сказ не о нём.

 

Пахнет вилок, что Анвар приволок.
Рядом кинза — принесла Фариза.
Сочная мята, Рамзаном помята.
И земляника: смеётся Малика!

 

Вот Николай. Он с супругой Надеждой
прибыл сюда за китайской одеждой;
смотрят угрюмо на южных гостей,
будто на овощи разных мастей.

 

Бабушка вот в орденах и медалях,
деньги считает: ей пенсию дали.
Тысячи три, ну, а может, и пять.
Бабушка будет еду покупать.

 

Вот молодой гастарбайтер стоит,
вертит башкою, глазами кружит.
Вот группа целая страждущих лиц
разных цветастых, как стая лисиц.

 

Вот пролетариев куча мала,
папы и мамы, вокруг детвора.
Наперебой все шумят и кричат,
вещи хватают, на кассы спешат.

 

Вот и кассирша — дурная Татьяна.
Падают к ней абрикосы, бананы,
тюбик для страсти, ментая брикеты,
тапки, игрушечные пистолеты.

 

Хлеб и сосиски, картошка и водка,
яйца и стринги, дрянная... картошка!
Долбит Татьяна по кнопкам скрипучим,
чек выползает, всё круче, и круче...

 

Вот и директор, доволен работой,
звонкой ему та аукнется нотой.
И господину, что волю вершит,
он осторожно в тот вечер звонит.

 

Вот Шлезингер, бизнесмен и банкир:
он и содержит-то наш магазин.
Самодовольный, увесистый, сытый
и безупречно до блеска побритый.

 

Будет сегодня строчить он отчёт,
в нём поясняя, что в чёт, что не в чёт,
только никак уж не наоборот,
только о том, что приносит доход.

 

Факсом отчёт тем же утром помчится
в заокеанскую «иззаграницу»,
Где в личном замке сей славный отчёт
Генри Уотсон за кофе прочтёт.

 

Генри сидит не в Конгрессе, не в ЦЕРН'е,
Генри — владелец в огромном концерне,
трансатлантический круг возглавляя
спайку всемирную им закрепляя.

 

Но и над ним быть начальству пристанет.
Их уж имён называть мы не станем.
Проще сказать, да простит Овертон: 
It's new food order! All right and go on!